СВОИМИ ГЛАЗАМИ

СТИХОТВОРЕНИЯ

ДЕНЬ ПАМЯТИ ЖЕРТВ СОВЕТСКИХ РЕПРЕССИЙ
30 октября 2009 г.

Благодарю Тебя, Боже,
За жертвенную любовь,
За рубцы от бичей на коже,
На кресте пролитую кровь.
В те дни, ни о чём не жалея,
В усмешке скривив уста,
Злорадствовали архиереи:
"Если Ты Бог, то сойди со креста!"
Не скорбя о земных дарах
И поверив в Твои Заветы,
Отвергли смертельный страх
Святые мученики и поэты,
Сожжённые на кострах,
Чтоб имя твоё в веках
Светило превечным светом.
В объятья двуликой державы
Припав, над землёй возвышаясь,
В золотых омофорах купаясь,
Как в лучах незаслуженной славы,
И опять ничему не веря,
Но ведая, что творят,
Во имя Твоё архиереи
Тех, кто любит Тебя, казнят.
Лик божественный не распознать,
Уклонясь от креста и темницы.
И стоит ли нам дивиться,
Что Тебя не хотят признавать?
Им похлёбка из чечевицы
Нужней, чем Твоя благодать.
Дай им, Бог, до конца дохлебать.

РАССТРЕЛЯННОМУ ОТЦУ

Без суда и вины расстреляли поэта.
И за то, что стихи не менял на монеты,
Не нашлось для него ни креста, ни могилы,
Только ветер стонал над землёю остылой.
Сохранились стихи, как эпохи примета,
Окровавленным свитком непрожитых лет,
Чтоб оставить потомкам печальный привет.
Чтоб они в суете не забыли
Всех, по воле злодеев, покинувших свет,
Растворившихся в лагерной пыли…
30 июля 2008 г.

ЗАВЕЩАНИЕ

Я прожил как хотел
И умер как умел.
Мы все в сем мире гости.
Во мраке гробовом,
Под камнем иль крестом
Покойтесь мирно, кости.
Судей своих не знаю,
Врачей своих прощаю.
Я клином вышиб клин.
В музей отдать бумаги,
А тело сунуть в раки
Во век веков аминь.
Анатолий Павлович Адельгейм, 1929 г.

С ДНЁМ РОЖДЕНЬЯ! (Накануне ареста)

Вот опять настала осень
И опять Михайлов день,
И сегодня двадцать восемь
Перешло через плетень.
Не вчера ли на вечорку
Собиралась погулять?
Оглянулася девчонка —
Уж давно жена и мать.
И серебряные пряди
Притаились в волосах.
Осень. В блекнущем наряде
Несказанная краса.
В сердце нет ещё усталости,
Жизнь как прежде, хороша. Выпьем!
Дай Бог мирной старости.
Да не старится душа!
23 сентября 1969 г.

СВИДАНИЕ В ТЮРЬМЕ

Я ждал. И отворилась дверь:
И мы с тобою встретились глазами.
И первый раз за всё, за всё — теперь
Мои глаза наполнились слезами.
Поверить сердце всё ещё не смело
В то, что казалось навсегда утраченным.
А может, то весна прошелестела
В зелёном платье, поясом охваченном?
Снаружи шум, как боль, утих.
Вокруг пространство опустело…
Лишь шёлк волос твоих,
И пряный запах тела,
И рук знакомое тепло
На сердце вечностью легло.
Блаженства большего душа уж не хотела.
1969 г.

ЛАГЕРЬ

За заборами,
За запорами,
За собачьими злыми сворами
Погребённые,
Прокажённые,
До костей, до души обнажённые,
Дни и ночи
Мы волочим.
Словно цепи.
Нету мочи.
Ни просвета,
Ни привета.
Смерти нет.
И жизни нету.
1970 г.

"ДОГОРАЙ, ГОРИ МОЯ ЛУЧИНУШКА, ДОГОРЮ С ТОБОЙ И Я"

На Запад солнце медленно скатилось.
День догорел. На землю тьма легла.
Напрасно ждал я. Чуда не случилось.
Любовь тебя ко мне не привела.
Ты снова письма пишешь по привычке,
Любовью строчки не согрев,
И мысли на листе, как будто спички,
Во мраке гаснут, не сгорев.
Я, как письмо, прочитано — забыто.
Ты не поймёшь, в чем не права,
И на мои сердечные обиды
В ответ опять пришлешь слова.
Слова о том, что ты мне рада,
Но занята. Так много бед:
Работа, дети — все слова, что надо
Сказать взамен тех чувств, которых нет.
Моя душа отчаяньем разбита.
В моем окне потушен свет.
Последняя из карт тобою бита.
Я нищ и наг, и мне приюта нет.
За проволокой тюрьмы тутовник старый
Кудрявой порослью опять зазеленел,
Обугленный огнем недавнего пожара, Калека!
Лучше бы ты полностью сгорел.
20 октября 1971 г.

ПОСВЯЩАЕТСЯ ЛЕНУРУ ИБРАИМОВУ (крымский татарин, с которым вместе сидели)

Белый Крым застелил виноград,
как беда.
Только вам не вернуться назад
никогда.
Память в сердце,
как нож вонзим —
Ярким солнцем
охваченный Крым.
Слёзы нашей
общей беды
В горькой чаше
морской воды.
Родина, руки твои целовать
и глаза,
Только мне до тебя достать
нельзя.
Родина, отнятая,
но моя!
Вам — только слёзы,
чужие края.
Сердце — тебе,
огневой херувим,
Далекий, но
незабываемый Крым!
1973 г.

ПОСВЯЩАЕТСЯ ПАВЛУ АДЕЛЬГЕЙМУ

А пальцы чешутся и чешутся на правой,
На правой, той, которой нет.
Есть рулька жуткая и бинт кровавый
И воспалённый полубред.
Твой лик так чёток и понятен:
Черты лица чисты.
По словно вымершей палате
Свой путь проходишь ты.
И я в почтенье и во гневе
Вслед за тобой иду.
О, чьи глаза в тот миг горели,
Свершив продуманно беду!
Измята плоть, кровь вырвалась наружу,
В глазах круги и… мрак.
Качался ты на дружеских руках,
Которым вечно дорог был и нужен.
Тянулись дни без скальпеля и йода.
И сколько нужно пережить,
Чтоб осознать, как мудрая природа
Неумолимо плоть склоняет гнить.
В огне нога — зловещий спрут гангрены.
Блеск скальпеля, трещит под сталью ткань,
И правая — по самое колено…
Теперь попробуй, стройным стань!
На правой пальцы чешутся и чешутся,
На правой, той, которой не вернуть.
Твоя душа сильна, она утешится,
Свой продолжая путь.
Ибраимов Ленур, 3 августа 1971 г.
Крым. Симферополь

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Время тоже потеряло ногу,
Ковыляют дни на костылях.
Уступает нехотя дорогу
Прошлое в прокуренных усах.
То как нищий милостыню просит,
То грозит костлявою рукой,
И кусок души моей уносит —
Часть того, что я зову собой.
Ухожу домой, прощайте, вышки,
Что меня три года стерегли,
Вы мне лучше, чем любые книжки
Разобраться в жизни помогли.
Ну и что ж, что ворота открыты,
Нету чудной рыбки в неводу,
К своему разбитому корыту
Я листком оторванным приду.
1 ноября 1972 г.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

В Каган, как в святую Мекку
Из тюрьмы, где три года чах,
Придёт одноногий калека
С холщовым мешком на плечах.
И грудью вдыхая свободу,
Обнимет жену и детей.
И слухи пойдут по народу:
Вернулся в свой храм иерей.
3 июня 1972 г.

МОИ ПЕРСПЕКТИВЫ

Подумать нам уже пора
О том, как в сумерках непрошенных
Ко мне ты выйдешь со двора
В халате, на плечи наброшенном.
И всё, что было нереально,
Вдруг станет невозможно близко:
Цветы на скатерти крахмальной,
Чай и горячие сосиски,
Уютный свет и детский шум
И эти ласковые руки —
Отказывающийся ум
Поверить в образы и звуки.
А дальше что? Куда идти?
Где заработать детям хлеба?
В тупик заводят все пути
Под безразлично серым небом.
Незваным гостем к архиерею
Войду в знакомый кабинет.
"Служить? Я Вас принять не смею.
Судимый, контра… Что вы! Нет".
"Мы Вам помочь, конечно, рады,
Но, — отвечает горсовет —
Для человека
Ваших взглядов
Интеллигентной службы нет".
Трудом тяжёлым я бы мог
Хотя бы временно кормиться —
Тюрьма оставила без ног.
А инвалид на что годится?
Владыкам явно недосуг.
Моя судьба их не тревожит.
Виновен? прав ли? — сбыть бы с рук.
А там… пускай живёт, как может.
А сплетни ниткою незримой
Петлю на шею мне плетут:
"Калека, контра, поп, судимый…
И до сих пор ещё он тут?
Таким нет места на земле
Пусть задыхается в петле".
Тут спорить мне не по плечу,
И я молчу. Молчу.
20 сентября 1972 г.

МОЙ ЮРИДИЧЕСКИЙ ОПЫТ

Мне кажется, что смысла нет
Стоять за правду там, где судят.
От них всегда один ответ:
"Живи, как власть велит, а нет —
Закон защитою не будет".
В суде не светит правды свет:
Чадит сосновая лучина,
Смешавши цели и причины.
И гаснет тлеющий маяк,
Сознанье погружая в мрак.
В бесплодных поисках дороги,
Споткнувшись, поломаешь ноги,
Вняв к удивленью своему,
Что ты не нужен никому.
Но не скорби, уйми тревогу:
Ты не один. Ты нужен Богу.
13 декабря 2008 г.

ЛЫЖНИЦА (Анечке Адельгейм)

Красные лыжи на белом снегу
Я никогда позабыть не смогу.
Солнце губами горячими лижет
Милую лыжницу в шапочке рыжей.
Вдруг поскользнулась, лежит на снегу:
"Папа, скорее, я встать не могу".
Лыжи по мокрому снегу скользят,
Мне за тобою угнаться нельзя.
Снова разъехались. Куча мала.
"Ну, покажи‑ка, что там нашла".
Варежкой синей в ласковый снег
Ты оперлась, и рассыпался смех
Как колокольный серебряный звон —
Мой недосмотренный утренний сон.
Красные лыжи на белом снегу
Я никогда позабыть не смогу.
8 марта 1973 г.

ПИСЬМО ДОЧЕРИ

Сад опустел. Мороз рисует
Цветы, которых не отдашь,
И лишь открытка с поцелуем
Дойдет в далекий Барабаш.
И пробудит воспоминанья
О тех, кто помнит, любит, ждёт,
Торопит время расставанья
За часом час, за годом год.
И в сердце оживит надежду.
Так ель, проросшая в гранит,
Вечнозелёную одежду
Неистреблённой сохранит.
1987 г.

ПЕРВОМАЙСКОЕ РОЖДЕСТВО

Солнце светит жарко и упрямо.
Кончилась зима. Набухли почки.
Утром получил я телеграмму:
У тебя вчера родилась дочка.
Боже мой, давно ли из невест!
Но свою судьбу не выбирают:
Сына ждал пасхальный благовест,
А родилась дочка к первомаю.
Ещё стоишь ты под своим крестом,
Но небо над тобою прояснилось.
Младенец спит, не ведая о том,
Что ты со смертью за него сразилась.
Выпростав натруженное лоно,
Баржа разгрузилась у причала:
Нерукотворённая икона
Праздник первомайский увенчала.
Всех святынь придуманных дороже
Неискоренимый духом века,
В тайне сокровенный образ Божий,
Как огонь, вселённый в человека.
Ещё стоишь ты под своим крестом,
Но небо над тобою прояснилось.
Младенец спит, не ведая о том,
Что ты со смертью за него сразилась.
Вашу связь разлукой не порвать,
Не купить ценою всей вселенной.
Слово человеческое "мать" —
Не названье. Это дар священный.
Колыбельку детскую качая,
Станешь песни напевать над ним.
Пусть покроет ото всех печалей
Вас, шестикрылатый серафим.
Ещё стоишь ты под своим крестом,
Но небо над тобою прояснилось.
Младенец спит, не ведая о том,
Что ты со смертью за него сразилась.
14 мая 1987 г., г. Псков, на рождение внучки

СВЯЩЕННИКУ ПАВЛУ АДЕЛЬГЕЙМУ

В храме Жён Мироносиц,
вернее, в развалинах храма
Снова служба идёт,
и молитва уносится прямо
В оголённое небо.
И тщетно крыло херувима
Укрывает колонну: он — нет, а она — уязвима.
Отлетели от стен шестикрылые в оные годы,
Но сегодня вернулись они под церковные своды.
А внизу, а внизу собрались разведённые жёны,
Чьи разрушены души не меньше, чем эти колонны.
Как светильник зажечь,
если вместо лампады — осколки?
Но стоят перед Богом
военной поры комсомолки.
Пустота ли вокруг?
Или чуда душа не вмещает?
"Он не умер, — воскрес!" —
мироносицы нам возвещают.
Е. Пудовкина, 1989 г.

БЕЗНАДЁЖНОЕ ДЕЛО, КОТОРОЕ БОГОМ ДАНО… ( Отцу Павлу Адельгейму, приютившему сирот–инвалидов)

Каменистая почва, в которую сеют зерно.
Безнадёжное дело, которое Богом дано
Во смирение пахарю, прочим же — во искушенье.
Но дебильные дети блаженно пускают слюну
И безгрешно смеются, возможно, спасая страну
От чего‑то ещё пострашнее.
Разум наш развратился, и соль потеряли слова.
Будут новые люди безмолвно расти, как трава,
К ним никто докричаться не сможет.
Им неведомо будет добро и неведомо зло.
Ной построил ковчег.
Так когда‑то зверькам повезло.
Всё по Книге…
Но смилуйся, Боже.
Е. Пудовкина, 1993 г.