Уже больше недели прошло после 5 августа, годовщины отца Павла. Но я не сразу вернулась домой из Пскова и не сразу дома пришла в себя. Получилось так, что за неделю побывала я в Питере, Пскове, Иваново. В нескольких монастырях: мужских Животворящего Креста Господня и Никитском Переяславльском, женском в Годеново. Возвращалась из Иваново домой в Беларусь через Владимир и Москву. Совершила, словом, большое кольцо по России, вернулась переполненная впечатлениями и вирусами. Везде стояла страшная жара именно в это время, а в жару, говорят, падает иммунитет...
В памяти всё живо, стоит туда нырнуть. Но опосредовать эти картинки в слова - большой труд, напишу как смогу в своём вирусном состоянии.
Самое важное, за чем и 20 лет назад приехала я в Псков, и сейчас поехала: просто рядом с отцом Павлом побыть. В доме его больше нет, лежит под новым крестом у стены Мироносицкого храма, но ничего не изменилось, даже как-то явственнее стало.
А в доме всё по-прежнему: много народу, непрерывное застолье, кто-то уходит, кто-то приходит. Возможно, и не всегда так многолюдно, как в дни памяти, но по-прежнему открыты двери для всех...
Ещё в прошлом году Елена Пудовкина написала:
Он ушёл и обратился в свет,
Растворился в небесах осенних,
Освещая нам остаток лет
В непролазной темени последней.
Жизнь его прошла, как житие.
Из таких и создаются святцы.
Хор осанну в вышине поет -
Там епископата не боятся.
Смерть его пред Господом честна.
Жизнь честна пред нашим грешным миром.
Праведник ушёл, оставив нам
Ту любовь, что источает миро.
На фотографии она в центре, рядом с Анной Адельгейм. Двадцать лет назад, когда я жила у отца Павла, я тоже стала писать стихи, рядом с ним это как-то само собой получалось, он и сам их писал, и читал постоянно, даже с амвона, и у других приветствовал и пробуждал любовь к поэзии.
Большого поэта из меня не получилось, да и маленького тоже, но иногда что-то рифмуется. А у отца Павла, помню, написала переложение третьего псалма, это такой урок церковнославянского был, отец Павел предложил детям попробовать в стихах пересказать этот псалом, написала и я, помню только начало.
Зачем умножились, Господь,
Меня клянущие в напастях,
Твердящие мне вновь и вновь,
Что нет спасения от страсти...
Дальше не помню. Записала в тетрадке рядом с планами уроков, именами детей и прочими заметками той весны в Пскове, но не смогла эту тетрадку сохранить. Помню, в той же тетрадке писала какое-то глубокомысленное сочинение о предназначении женщины. Матушка уехала в санаторий, в доме остались 3 женщины: свекровь о. Павла баба Настя, Маша и я. И предназначение наше было простое: вести в отсутствие матушки хозяйство.
Когда матушка вернулась, я перебралась в приходской дом к приёмным детям о. Павла в Писковичи, гороно от него требовало, чтоб там с ними человек с дипломом жил, и мой университетский их устраивал. Там, кроме меня, жила еще староста Матфеевской церкви баба Шура и приходила помогать, готовить-стирать-убирать Галя, мне приходилось только "воспитывать", что в то время, да и много позже, я понимала как "утешать, занимать и развлекать".
В школе регентов я своих воспитанников - пятиклассников, помню, водила в бассейн, в филармонию, в городскую библиотеку... А в Писковичах дети из закрытого интерната для инвалидов были, не помню, были ли они на концерте симфонического оркестра или на встрече с Валентином Берестовым, но отлично помню, как на каруселях в городском парке я их катала и кормила мороженым и прочими сладостями.
Словом, в жизни "предназначением женщины" были хозяйство и дети, но я тогда ещё в аспирантуре училась, и отец Павел это одобрял, говорил, что его Верочке скучно было всё время дома сидеть, она с радостью на работу пошла, и что высшее образование нужно для общего развития. Так что время от времени мы с ним обсуждали мою учёбу, историю русской литературы, философию и прочие кандидатские минимумы...
Сейчас, когда уже год нет его, самое удивительное узнавать, что таким, как я, все его запомнили.
- Он не аванс доверия, а сразу всю зарплату выдавал, - сказал об отце Павле один почтенный профессор.
Может и была какая-то разница в обращении о.Павла с профессорами и аспирантами - и больными детьми. Для внешнего наблюдателя. Но, похоже, что для него самого никакой разницы не было, всё мы были ему детьми, и что у кого болит - всегда он чувствовал. Для него и убийца его был всего лишь потерянным мальчиком, нуждающемся в том, чтоб его отогрели...
Я уже не в первый раз принимаюсь воспоминания про отца Павла писать - и всё время что-то новое выходит, словно воспоминания - это не застывшая картинка, а длинное такое кино, вроде сериала.
На кухне, над большим столом, у которого существенная часть нашей домашней жизни проходила, у отца Павла висел телевизор, и иногда включался. Помню, какую-то серию "Санта-Барбары" мы с ним смотрели. Я тогда не совсем понимала, что он очень по матушке скучает, теперь только прочитала в книге Анатолия Осницкого "Отец Павел и его Вера" некоторые письма его. А тогда, когда в домашней обстановке снимал он не только рясу, но и протез, и полуложился на диванчик у стола, у меня так сердце сжималось.
Незадолго до этого погиб мой младший брат, разбился на мотоцикле, и погиб потому, что не сразу решились врачи ему ногу ампутировать, от потери крови. Я увидела Серёжу уже только в морге и без ноги, и что тогда испытала - по сей день описать не могу.
После чего и попала к отцу Павлу. И вот для меня он тогда прежде всего был напоминанием о брате. Я понимала, что он совсем другой, но всё-таки приставала, не могла удержаться:
- Плохо без ноги? Больно было?
И отец Павел на все эти вопросы отвечал. Мне тогда это важно было, чтоб не рехнуться, я всё думала, что выжил бы Серёжа - стал бы со временем на отца Павла похож, так же бороду бы отрастил и хромал на протезе.
Насчёт боли, помню, отец Павел говорил, что у всех она разная, вот матушке он уколы делал, думал, хорошо, а она говорит - больно. Тогда ещё не было разовых шприцов, и именно о. Павел научил меня не бояться уколы делать себе и другим: "В нашей жизни без этого нельзя". Он говорил, что и обувь может сам чинить, и зубы лечить. Насчёт зубов мне очень сомнительно было, но он сказал:
- Было бы чем, а с любым прибором я разберусь.
Про ногу рассказывал, что через неделю или даже раньше после ампутации уже сидел в лагере для инвалидов за швейной машинкой. Помню, тогда я как укор своей лени этот его рассказ восприняла. Да и без всяких слов и рассказов это моё основное чувство рядом с ним было: стыд за себя.
Не помню уже, по какому случаю он сказал:
- Можно всю жизнь даром небо коптить!
Ох, как меня эти его слова уязвили.
Мальчишки в приюте обокрали меня, всю зарплату вытащили, а при разбирательстве не признались, и отец Павел не наказал их, просто повторно выдал мне зарплату. Я обиделась, получалось, что я вру, хотя я точно знала, что до Писковичей довезла её и больше некому.
С мальчишками этими, Димкой и Валерой, у меня сразу были сложные отношения. Я больше хотела с девочками, Наташей и Светой, жить, но с ними на старой половине дома жила б. Шура, а я с мальчишками - на новой, две спальни (они в одной, я в другой) и гостиная. Двери в спальни не закрывались и выходили в гостиную, я могла контролировать вход-выход. Так они через окно по ночам вылазили гулять. И ко мне в спальню, наверное, тоже через окно залезли, когда я вышла на кухню, кухня и ванная общие на обе половины были.
Отец Павел просил меня, чтоб я следила за тем, как мальчишки одеваются:
- Потому что они не понимают разницы между рабочей и праздничной одеждой и им всё равно, что куда надеть, помогай им одеваться.
Но я стеснялась помогать одеваться 15-16 летним подросткам, замечания только делала.
Сам отец Павел в отсутствие матушки возился с детдомовскими девочками: одевал, причёсывал, купал. Когда об этом узнали от детей в детдоме воспитательницы - получился скандал. Отец Павел страшно расстроился и сказал только словами апостола:
- Чистому всё чисто...
Баба Шура, человек деревенский и практический, на нашу жизнь смотрела трезво и предупреждала меня:
- Наташка, смотри в оба за мальчишками, а я за девками, а то как забеременет какая - что отцу Павлу скажем?
Всех этих детей: Наташу со Светой и Димку с Валерой, - отец Павел забрал из интерната для психохроников, где они закончили восьмилетку, дальше им учиться не полагалось, и до самой смерти без него они не вышли бы за казённые стены.
Мальчишки помогали в свечной мастерской, располагавшейся в подвале нашего дома, девочки "приучались вести хозяйство". Учитывая, что в интернате своём они даже хлеб не резали, им его уже ломтями на столы подавали, то приучение это (при мне) на начальной ещё стадии было: что после себя надо со стола убрать и посуду помыть - они уже понимали, но готовила в основном Галя.
С девочками я подружилась, обе были симпатичные и покладистые, жизнь их в интернате была беспросветная, вечером - пораньше после ужина в кровать, чтоб освободить воспитателей, день за днём и год за годом казённые стены и еда.
Я и в Писковичах с ними гуляла, весна была дивная, разлив, наша церковь на крутом берегу, цветущие сады и сирени. И в город возила. Самой мне больше всего нравилось от одной старинной церкви до другой гулять по Пскову, но девочки быстро уставали, им больше нравился парк с каруселями и колесом обозрения.
Мальчишки тоже иногда к нам присоединялись, но вообще держались независимо, их пьянила свобода у отца Павла после жизни в интернате, и не очень-то они меня слушались.
На Пасху в школе объявили каникулы, и я решила к своей бабушке съездить. Отцу Павлу это не понравилось, он планировал привезти в Писковичи на Пасху из психбольницы в Богданово детей, и ему нужна была помощь.
Почему-то говорили мы о моём отъезде у реки возле Мирожского монастыря, и так на меня отец Павел посмотрел:
- Ну всё,- думаю, - сейчас провалиться бы сквозь землю или хотя бы спрятаться вот тут под бережком!
Я вообще его побаивалась, поскольку видела, как без матушки однажды в угол за что-то Машу он поставил. Не приведи Господь, нам с Машей тогда обеим уж за 30 было, и в углу я с четверть века на тот момент как не стояла.
Думаю, он тогда на меня обиделся. Во-первых, я свою дочку с собой не привезла, приехала к нему в Псков одна. Моя Даша ровесница его старшей внучке, Аня с семьёй тогда уже была в штатах, и отец Павел очень хотел взять в дом маленькую девочку, привозил то одну, то другую из детдома на выходные или каникулы. Матушки не было, отец Павел на весенних каникулах возил детей в Питер, и за девочками этими сам ухаживал. Потом ещё одну прямо на улице мы подобрали, но к его сожалению выяснилось, что просто сбежала она из дома, и вернули мы её родителям.
Во-вторых, на Пасху уехала я к бабушке вместо того, чтоб в Писковичах ему помочь. И наконец, после истории с зарплатой - вообще решила уехать. После мучительных раздумий. Поскольку эту зарплату я всю на детей и тратила, а тут задумалась - смогу ли так, когда моя Даша будет рядом, или стану потихоньку от других детей её "баловать".
"Баловство", помню, выражалось, кроме сладостей, в лимонах с апельсинами, и для меня, и для детей это была роскошь, поскольку зарплата небольшая, а у себя в интернате они их не видели.
Приехала я с одной сумкой, отец Павел меня встречал и провожал, и в обоих случаях сумку нёс от вагона и до него, но я запомнила ту разницу, которую чувствовала при встрече и провожании: встречал он меня с улыбкой, а провожал хмуро.
Получилось так, что он от меня ждал помощи, а я приехала, отогрелась возле него, восстановилась малость - и уехала. Несмотря на то, что всё поняла и стыдно мне было уезжать. Но вот - не вмещались в меня тогда такие отношения, думала: дома лучше, скоро будет своя квартира (достраивали дом) и родители рядом. Да и зарплата побольше. Так же, как при снятом протезе, сжималось у меня сердце, когда я видела, как отец Павел, вынув содержимое церковной кружки, погружался в глубокую задумчивость: кроме двух приходов и своей семьи, на нём тогда были школа регентов и приют плюс дети из Богданово.
Дома я сначала в университет устроилась, благо, взяла ассистенкой меня без защиты диссертации завкафедрой - школьная подруга. Потом ушла из университета на тв, так и не защитилась. Не представляю, как сложилась бы наша с дочкой жизнь, если бы я тогда послушалась отца Павла и сразу с ней к нему приехала.
На мои письма он отвечал скупо, интернета дома у меня тогда не было, и, помню, когда вышел его "Догмат о церкви" - для меня он откровением стал.
"Совершается церковь - когда в глаза мы друг другу глядим".
Да, у отца Павла так и было. А без него не так, и к этому времени я уже успела в качестве редактора православной программы на тв ближе познакомиться с епархиальной жизнью, и в РПЦЗ побывать, и под епитимьёй за РПЦЗ.
И под каждым его словом готова была подписаться. Но наладилась наша переписка позже, когда завёл он ЖЖ, а у меня появился дома интернет.
Вспомнила, что про Санта-Барбару хотела написать. Какая-то серия была посвящена разводу героев. О. Павел без протеза лежал на диванчике, смотрел вполглаза, параллельно о чём-то мы говорили, и вдруг он говорит:
- Пока они не перестанут друг другу врать, ничего у них не получится!
А я как раз незадолго до Пскова, после гибели брата, развелась, и тут же к себе примерила этот рецепт. Да, подумала, так и есть, сколько верёвочка не вейся, сколько не ври, а финал известен.
Не помню других просмотров, то ли не смотрели больше ничего, то ли не обсуждали. Часто были гости, а тв иногда включался только при их отсутствии. Из гостей больше других Бориса Георгиевича Врангеля помню, опять же - из-за обсуждения важной мне темы. Борис Георгиевич был монархист-идеалист, я тогда не знала его биографию, что он специально остался при отступлении немцев, к которым в эмиграции пошёл служить, чтоб на родину попасть, и долго в лагере отсидел.
Для меня он был просто благообразный интеллигентный старик, и слушать его речи про монархию мне очень нравилось. Но отцу Павлу нет, не то чтобы он с ним спорил, просто говорил, что сейчас монархия только в оперетте возможна. Мне такие слова казались обидными, но Борис Георгиевич не обижался. Он был племянником знаменитого полководца, попал ребёнком с родителями в эмиграцию, бредил Россией и даже лагеря не сделали его циником, так и остался идеалистом, и отец Павел немножко подтрунивал над этим его качеством. Борис Георгиевич до последних дней жизни алтарником у отца Павла в Мироносицах служил.
Про чтения, вечер памяти, открытие выставки, поминки уже нету сил много писать. Наревелась на Литургии, а в доме за столом поймала себя на том, что неприлично громко смеюсь, по какому поводу - уже не помню. Никаких речей за столом не было, читал стихи о. Сергий Ганьковский - свои и отца Павла, какие-то были разговоры и воспоминания, атмосфера - скорее свадьбы, нежели поминок. Потом, правда, вечером, снова наревелась на вечере памяти.
Виктор Яковлев, который его организовал - не только талантливый актёр, но и режиссёр, и ровно в ту минуту, когда год назад отца Павла убили, говорит:
- У меня сохранилась запись, делали для наших исторических спектаклей на открытом воздухе в Кремле, отец Павел говорил вступительное слово.
И включил её. Сначала отец Павел сказал о том, что у Бога все наши предки живы, а потом затянул Вечную память. Получилось, сам себе. В зале все встали и спели её вместе с ним. Вот такая кульминация получилась.
Вспомнила, что о самом важном не написала. "Слона-то я и не приметил".
Впервые отца Павла я увидела в Матфеевской церкви в Писковичах на Богоявление 1993 года. Обстановка была привычная: церковь полна была местного люда, чающаго освящения воды. У отца Павла тогда уже была в Писковичах большая купель для крещения взрослых, а в этот день стоял посреди церкви большой сосуд для освящения воды. Не помню точно его форму, но точно открытый, а не кубический железный чан с краником, как во многих храмах сейчас. И матушку Веру я запомнила с трёхлитровой банкой уже освящённой агиазмы, не помню, помогала ли она разливать или просто в свою очередь наполнила её.
В тот первый приезд я недолго в Пскове была. Отец Павел показал и Мироносицы, и школу, и школа меня просто потрясла: не само скромное здание, а программа. А потом "случайно" получилось так, что в московском поезде я оказалась рядом с несколькими педагогами школы, едущими на первые Рождественские чтения, и полночи невольно слушала их разговоры - о надеждах и проблемах.
Так что через год, когда я снова попала к отцу Павлу "посоветоваться", и он с порога предложил мне приехать к нему с дочерью жить и работать - я растерялась, но согласилась, хотя потом и передумала насчёт дочки, для начала приехала одна.
Приехала в самом начале Великого поста, и самое первое впечатление: Великий канон в Мироносицах. Бабушки с половичками для поклонов, а у меня половичка нет, и холодит колени каменный пол. Отец Павел читает канон с земными поклонами: "Откуду начну плакати окаянного моего жития деяний? Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию?" И я сдерживаюсь, чтоб не рыдать на всю церковь в голос.
Как он делает эти поклоны на протезе? И почему всё так всерьёз, взаправду, по-настоящему: каждое слово про меня?
После службы едем домой на "каблучке" его: одно место рядом с водителем и две скамеечки по бокам "кузова", добрый десяток прихожан при желании можно рассадить, как терпело это ГАИ - не знаю. И отец Павел вздыхает, что старость не радость, вот в молодости на первой седмице поста ничего он не ел, а сейчас уже так не может, приедем домой - попьём чайку.
И мы действительно пьём дома чай с хлебом, больше ничего нет. До меня что-то начинает доходить, я вижу, что не только в церкви на службе, у отца Павла и в жизни так, слово=делу.
Идёт пост. Утром натощак мы садимся в машину и уезжаем в Мироносицы: на службу и в школу. Там в течение дня мне можно будет поесть вместе с детьми. Набирает силу весна, на переменках и в "окнах" я без пальто читаю на солнышке в школьном дворике за кладбищенской оградой, или, в плохую погоду, в школьной библиотеке, но самым привлекательным местом в школе является для меня трапезная, там тепло и оттуда доносятся неотразимые запахи и уютные голоса поварих.
Помню, что попадавшие к отцу Павлу детдомовские девочки не постились, и он сам им под ворчание бабы Насти варил сосиски. В школе дети постятся по желанию, сосисок нет, но какой-то выбор остаётся, и школьная трапеза явно богаче нашей домашней, так что я стараюсь в школе поесть.
Первая зарплата. Отправляюсь гулять по городу и покупаю себе новую яркую, весеннюю юбку - и большую пачку апельсинового сока! И, заглушая голос совести, всю выпиваю, нету сил остановиться. Потом всё-таки мне становится стыдно, и Маше в подарок я покупаю колечко. Она так радуется моему подарку, что я просто на седьмом небе: блаженнее давать, нежели принимать...
Подходит время встречать матушку из санатория, и я прошусь с отцом Павлом в Питер. Он едет встречать её в Пулково, а я просто проветриться (в новой юбке!), высаживает он меня на Невском возле Публички, и я действительно иду туда, встречаю знакомых в рукописном отделе, болтаю в курилке, но потом - о ужас! - по пути на ночлег к подруге при виде продовольственной витрины у меня начинаются спазмы, мне кажется, что если сейчас я не подкреплюсь, то просто концы отдам, и я покупаю и съедаю - без ложки, "без соли и без лука" - целый пакетик майонеза!
После такой заправки мои совесть и желудок вопят, но, точно помню, остановиться я не могла, пока до конца всё не выпила.
На Красногорской главной поварихой в отсутствие матушки была баба Настя, в Писковичах, куда я переселяюсь - Галя. Она каждый день приходит готовить детям, печёт какие-то удивительные постные оладушки, после которых я чувствую, что и жизнь хороша, и жить хорошо.
Какой-то хмурый день, куда-то едем с отцом Павлом по городу, и он рассказывает мне о епископе Гермогене и о других прежних епископах:
- Они читали книги! И меня приучили! А сейчас у меня спрашивают: - Зачем Вам столько книг?
Я слушаю его и думаю о другом. Что если бы отец Павел не женился - он бы тоже епископом стал. Или даже патриархом. Это слово тут же вызывает у меня зрительный образ, но почему-то не нынешних париархов, а библейских, и мне кажется, что отец Павел на патриарха Иакова похож, тот, наверное, тоже хромал после того, как "боролся с Богом".
Не знаю, видит ли отец Павел мои мысли, но внезапно он останавливается и говорит:
- Лучше мне не рассуждать на эту тему, не сравнивать прежних и нынешних епископов.
И мы переключаемся на школу, отец Павел говорит о том, что хорошим учителям нужно хорошо платить, а у него нету таких денег, вот и возникают разные проблемы.
Соборование в Писковичах. Кроме меня, соборуются ещё несколько старушек, мы сидим полукругом в центре большой пустой церкви, встаём на помазание, садимся слушать Писание. Отец Павел соборует нас один, сам не садится ни на секунду, даёт мне читать апостольские послания.
Всё так торжественно, что в середине соборования вспоминается, что перед революцией соборовали перед смертью, и хоть это неправильное понимание этого таинства, но вдруг я и в самом деле после него умру? Протеста эта мысль во мне не вызывает. Но соборование заканчивается, отец Павел смотрит мне в глаза своими пронзительными светлыми глазами и говорит коротко и ясно:
- Иди и больше не греши!..
Отпевание в Писковичах. Открытый гроб посреди пустой церкви, несколько родственников, хора нет, приходится мне его заменять. Пою с опаской, гласов не знаю и лишь каким-то чудом по памяти или интуиции вывожу дивные стихиры: "Кая житейская сладость печали земной не причастна". Но отец Павел если и не вполне доволен, то по крайней мере ничего мне не говорит, не прерывает и замечаний не делает, и я на седьмом небе, во второй раз после Машиного колечка.
Невозможно было привыкнуть, быть рядом с ним - это всегда означало быть в напряжении. Собранной, сосредоточенной. И я этого состояния не выдерживала, сначала с облегчением съехала с Красногорской в Писковичи, потом и вовсе - домой.
Не помню, чтобы мы подолгу говорили о молитве, но я всегда физически чувствовала эту разницу между нами, как какой-то скачок или перепад напряжения. Отец Павел в зависимости от того, о чём заходил разговор, подсовывал мне какие-то книжки из своей библиотеки, помню, читала я чьи-то проповеди середины XIX века и Добротолюбие, но всё это был не в коня корм, вот когда "Космическую трилогию" Льюиса мне он дал - проглотила взахлёб и была в полном восторге.
Возможно, тогда я не могла так ясно сформулировать свои ощущения, но сейчас могу их объяснить: рядом с отцом Павлом я поняла, что такое рай. Это такое место, откуда грешников просто внутренняя волна вынесет, как меня из Пскова. Ведь уже тогда я понимала: то, что он делает - и есть настоящая Жизнь. Но почему ему не страшно? Откуда у него силы берутся? И хотя я знала ответ на этот вопрос - меня это не могло изменить в одночасье.
Очевидно, в ответ на мои рассуждения о жизни однажды сказал он мне фразу, которую я запомнила навсегда:
- Путь к независимости - это путь на кладбище.
На поминках Анатолий Осницкий, автор книги "Отец Павел и его Вера", рассказал, что частично прямо в комнате о. Павла её писал, однажды прилёг на его жёсткую кровать, не спалось, он встал и взял в руки тетрадку со стола, открыл и стал читать. Отец Павел писал там, что любовь, семья - это зависимость друг от друга. Самому Анатолию в тот момент это очень важно было прочесть по своим обстоятельствам, он успокоенный заснул, а наутро - не нашёл эту тетрадку. Кажется, так просто всё. А вот попробуй, поставь себя в зависимость от других людей - мало не покажется.
Так явно и ощутимо, как отцу Павлу, нож в сердце, конечно, не воткнут, разве что метафизически...
Вспомнила ещё, как на какое-то заседание философского, что ли, общества, ездили мы в областную библиотеку. Посвящённое Бердяеву, длинное, с длинными речами, отец Павел тоже выступал. Ничего не запомнила, кроме краткого его резюме на обратном пути в машине в ответ на моё замечание, что я ничего не поняла. "Не переживайте, не только Вы, Бердяев - белибердяев..." Я рассмеялась и не спросила, сам он это придумал или нет.
Разговоры о древнерусской литературе. Предполагалось, что со временем я буду преподавать её в школе регентов, а пока я пересказывала отцу Павлу свои любимые сюжеты. Многие он знал, на вопрос - откуда, говорил, что в молодости чтецом в Киево-Печерской лавре был, имел лужёную глотку, и с тех пор помнит сюжеты славянского Пролога, например.
Экскурсия по дому. Это, наверное, в самом начале было. Показывает цветной витраж на чердаке-веранде, говорит, что тут весь класс Ани-Вани перебывал. А в подвале, у отопительного котла, сообщает, что любит это место, от своей мамы тут прятался. Я её уже не застала и не могу представить, как уживалась его мама с б. Настей, тоже с характером.
Вот такие всплывают картинки, одна за другой. Я критиковала его стихи, и отец Павел подарил мне тонкий полупрозрачный листочек с плотной машинописью:
- Вот это хорошие стихи, Лена Пудовкина пишет. Она в Австралии мои проповеди напечатала.
Ох, и завидовала же я этой незнакомой мне Лене Пудовкиной за то, что поэт и в Австралии была. Но гораздо больше я завидовала своим воспитанникам из школы регентов. Мне хотелось оказаться на их месте, быть не воспитателем, а ученицей, не знать других забот, кроме уроков, стать отличницей и чтобы отец Павел всегда меня хвалил. А не смотрел на меня так сурово и укоризненно, как при прощании на вокзале.
Жаль, что не спросила его во время разговоров о древнерусской литературе и Прологе - о протопопе Аввакуме. Отца Павла никто в земляную яму не сажал, но в них было что-то общее, интересно, что бы отец Павел мог о протопопе Аввакуме сказать.
О РПЦЗ отзывался он не то что б критически - но умерял мои восторженные мечтания, как, впрочем, и о староверах. Говорил о своей первой общине в Караганде, что вот там была церковь, он это сразу понял. Много не рассказывал, вспоминал что-то при случае. Я из этих его рассказов сделала для себя вывод, что, кажется, понимаю, о чём он говорит, и тоже смогу сразу понять, где церковь: это когда как у бабушки в детстве, или как у отца Павла, чувствуешь, что вокруг все свои и ты сама своя и дома.
Когда хотела меня утешить после разбирательства про кражу зарплаты писковичская староста б. Шура, то она так мне сказала:
- Не обижайся на батюшку, отец Павел не человек, а ангел.
Есть люди, которые настолько от нас отличаются, что не сразу приходят в голову нужные слова и образы. Они вызывают восхищение, благоговение, и ещё чувство, которое не так просто выразить. У них не лицо, а лик, и их инаковость, неотмирность сразу бросается в глаза и вызывает страх за них, который можно угасить только памятью о Том, Кто сказал:
- Мужайтесь, в мире гонимы будете, но Я победил мир.
Вернулась домой из Пскова, как и 20 лет назад: отогрелась там, восстановилась, можно дальше жить. И по-прежнему стыдно за себя. Не знаю, лучше или хуже я за эти 20 лет стала, постарела - это точно, но вот это чувство, что все мы дети - для Того, Кто к отцу Павлу ближе всех был, точно такое же, как на похоронах его.
Словно, когда проходишь под кладбищенскими воротами к Мироносицкой церкви и кресту отца Павла - оно на тебя сверху как золото в сказке про Госпожу Метелицу осыпается.
Спасибо матушке Вере - за то, что по-прежнему для всех открыты двери их дома, спасибо Марине Медведевой, с которой ездили мы из Питера в Псков на её машине, спасибо Виктору Яковлеву за то, что он делал и делает.
Ведь с кем поведёшься, от того и наберёшься, и так хочется по крайней мере хотя бы через год снова к отцу Павлу в гости, но лучше, конечно, не в гости - а навсегда поближе к нему и к Тому, Кто всех утешит и отогреет, и всех человеков желает спасти.
Свидетельство о публикации №214081501508